Неточные совпадения
Сначала мучило меня разочарование не быть третьим, потом страх вовсе не выдержать экзамена, и, наконец, к этому присоединилось чувство сознания несправедливости, оскорбленного самолюбия и незаслуженного унижения; сверх того, презрение к
профессору за то, что он не был, по моим понятиям, из людей comme il faut, — что я открыл,
глядя на его короткие, крепкие и круглые ногти, — еще более разжигало во мне и делало ядовитыми все эти чувства.
— Как же раньше я не видал его, какая случайность?.. Тьфу, дурак, —
профессор наклонился и задумался,
глядя на разно обутые ноги, — гм… как же быть? К Панкрату вернуться? Нет, его не разбудишь. Бросить ее, подлую, жалко. Придется в руках нести. — Он снял калошу и брезгливо понес ее.
Теперь Марья Степановна приютилась
на клеенчатом диване, в тени в углу, и молчала в скорбной думе,
глядя, как чайник с чаем, предназначенным для
профессора, закипал
на треножнике газовой горелки.
— Панкрат, — сказал
профессор,
глядя на него поверх очков, — извини, что я тебя разбудил. Вот что, друг, в мой кабинет завтра утром не ходить. Я там работу оставил, которую сдвигать нельзя. Понял?
Панкрат повернулся, исчез в двери и тотчас обрушился
на постель, а
профессор стал одеваться в вестибюле. Он надел серое летнее пальто и мягкую шляпу, затем, вспомнив про картину в микроскопе, уставился
на свои калоши и несколько секунд
глядел на них, словно видел их впервые. Затем левую надел и
на левую хотел надеть правую, но та не полезла.
Омакнул в воду губку, прошел ею по нем несколько раз, смыв с него почти всю накопившуюся и набившуюся пыль и грязь, повесил перед собой
на стену и подивился еще более необыкновенной работе: всё лицо почти ожило, и глаза взглянули
на него так, что он, наконец, вздрогнул и, попятившись назад, произнес изумленным голосом: «
Глядит,
глядит человеческими глазами!» Ему пришла вдруг
на ум история, слышанная давно им от своего
профессора, об одном портрете знаменитого Леонардо да Винчи, над которым великий мастер трудился несколько лет и всё еще почитал его неоконченным и который, по словам Вазари, был, однако же, почтен от всех за совершеннейшее и окончательнейшее произведение искусства.
Когда он ставил
на стол какое-нибудь новое кушанье и снимал с блестящей кастрюли крышку или наливал вино, то делал это с важностью
профессора черной магии, и,
глядя на его лицо и
на походку, похожую
на первую фигуру кадрили, адвокат несколько раз подумал: «Какой дурак!»
Хирург заметно волновался: он нервно крутил усы и притворно скучающим взглядом блуждал по рядам студентов; когда профессор-патолог отпускал какую-нибудь шуточку, он спешил предупредительно улыбнуться; вообще в его отношении к патологу было что-то заискивающее, как у школьника перед экзаменатором. Я смотрел
на него, и мне странно было подумать, — неужели это тот самый грозный NN., который таким величественным олимпийцем
глядит в своей клинике?
Служитель громогласно так и доложил инспектору. Один мой товарищ-однокурсник, богатый, весело живший молодой человек, рассказывал, что иногда встречает Соколова в очень дорогом тайном притоне; там устраивались афинские ночи, голые посетители танцевали с голыми, очень красивыми девушками,
Профессор стоял в дверях, жевал беззубым ртом и, поправляя очки
на близоруких глазах, жадно
глядел на танцующие пары.
А тут же, в уголочке ресторана, за круглым столиком, в полнейшем одиночестве сидел
профессор Ф. Ф. Соколов. Он сидел, наклонившись над столиком, неподвижно смотрел перед собою в очки тусклыми, ничего как будто не видящими глазами и перебирал губами.
На краю столика стояла рюмочка с водкой, рядом — блюдечко с мелкими кусочками сахара. Не
глядя, Соколов протягивал руку, выпивал рюмку, закусывал сахаром и заставал в прежней позе. Половой бесшумно подходил и снова наполнял рюмку водкою.
Когда, в последние годы моего пребывания в Дерите, началась руссификация Дерптского университета и
профессорам, местным уроженцам, было предложено в течение двух лет перейти в преподавании
на русский язык, Кербер немедленно стал читать лекции по-русски. Язык русский он знал плохо, заказал русскому студенту перевести свои лекции и читал их по переводу,
глядя в рукопись. И мы слушали...